Войдем в здание консерватории с его центрального входа; он ведет в самую красивую и импозантную часть «дворца музыки» – его Большой зал. Небольшой портик с треугольным фронтоном и навесом предназначался архитектором В. П. Загорским для подъезда экипажей, о чем напоминают и ведущие к нему с обеих сторон пандусы – пологие дорожки. Очень хороши фигурные фонари при входе, они, кажется, дышат глубокой стариной; но это ошибочное впечатление, фонари новые, стилизованные под старину и изготовлены они по рисунку Н. М. Сапожникова только в конце 1950-х годов. До того вход украшали довольно заурядные «молочные шары».

Войдя в двери, мы попадаем в круглый сводчатый тамбур, окруженный снаружи легкой ионической колоннадой. Этот мотив заимствован Загорским от старой баженовской постройки, сам же тамбур представляет собой сохранившуюся часть дашковского дворца – его парадные сени.

Далее – широкий коридор с кассами по правую сторону, привычно увешанный рукописными и печатными афишами, объявляющими о предстоящих концертах. Коридор, перегороженный стеклянными стенками, проложен по оси здания и ведет к противоположному, запасному подъезду, выходящему в Средний Кисловский переулок.

Теперь повернем направо и поднимемся по невысокой лестнице в нижний вестибюль. По бокам – гипсовые слепки с двух древнегреческих статуй, некогда украшавших знаменитый храм Артемиды в Эфесе. Сами статуи не сохранились, слепки сделаны с их римских копий. Обе изображают амазонок – мифических воительниц. Левая амазонка – творение Кресилая, правая – Фидия, великих древнегреческих ваятелей, живших в V веке до нашей эры.

Статуи как бы настраивают нас на обозрение нижнего вестибюля. Он построен в духе античного храма и разделяется на три нефа двумя рядами дорических каннелированных (т. е. снабженных вертикальными желобками) колонн. Вестибюль лучше всего смотрится, когда он не заполнен публикой; его строгая красота предстает тогда во всем своем совершенстве. Однако чаще всего мы видим его заполненным людьми, так как служит он раздевальней. По стенам расположены гардеробные отсеки, окаймленные пилястрами.

Столь далекое от уличного входа расположение гардероба было специально задумано зодчим, в целях изоляции раздевающейся и одевающейся в прохладное время года публики от притока холодного воздуха извне и сквозняков.

В верхние помещения посетители поднимаются по двум симметричным мраморным лестницам – справа и слева. Они ведут в обширное фойе партера. На верхней площадке – проемы, сквозь которые публика проходит к лестницам в амфитеатр.

Центральная площадка фойе украшена колоннами в ионическом стиле и красивым фигурным фонарем-люстрой; к ней с обеих сторон примыкают гостиные. Левая, с роялями, используется для музыкальных лекций-комментариев. Правая, с полукруглой стенкой, давно уже служит буфетом. Прямоугольник партера с трех сторон окружен прогулочными холлами. Торцы их украшены портретами Николая Рубинштейна работы народного художника РСФСР В. Н. Яковлева (1946) и Ференца Листа кисти И. Е. Репина (1886).

Противоположная главному входу в партер стенка некогда имела световое окно размером 5 на 4,3 метра с витражом «Святая Цецилия», которая в христианской мифологии считается покровительницей музыки. Судьба этого витража печальна: взрывная волна, поднятая фашистской фугасной бомбой, упавшей в октябре 1941 года на расположенный поблизости дом № 3 по Среднему Кисловскому переулку (дворовый корпус), вдребезги разбила это произведение искусства. Проем быстро замуровали, а вскоре после войны сюда повесили картину «Славянские композиторы», написанную И. Е. Репиным в 1872 году для ресторана «Славянский базар» и многие годы висевшую там. Лучшее место для этой картины, чем Большой зал, трудно подобрать!

Более скромно верхнее фойе, ведущее в амфитеатр. Сегментообразные проемы, огражденные изящными балюстрадами, открывают обзор нижнего фойе; глухая сторона оформлена в виде кессонированного (т. е. разделенного на квадратные углубления) декоративного полусвода. В просторных коридорах этого фойе некогда располагалась экспозиция Музея Н. Г. Рубинштейна. Ныне торец левого коридора украшает статуя, изображающая сидящего в кресле выдающегося музыкального и художественного критика В. В. Стасова (скульптор М. Щендрыгин, 1951 г.).

И вот, наконец, знаменитый Большой зал консерватории! Огромность его лучше всего ощущается не снизу, из партера, а сверху, с амфитеатра, нависающего над задними рядами партера.

Зал насчитывает около 1800 сидячих мест (первоначально было 1853), Ставшие уже привычными обитые оранжевым плюшем кресла партера и лож установлены в начале 1950-х годов, и, по мнению некоторых специалистов, несколько ухудшили акустику зала. При открытии Большого зала первые девять рядов партера составляли деревянные кресла, остальные 18 – стулья.

Зал, окрашенный в светлые тона, покоряет строгой простотой своих линий и пропорций. Громадные полуциркульные окна с обеих сторон позволяют в дневное время почти не прибегать к электрическому освещению. В стенах под окнами помещены 14 овальных, обвитых декоративными лаврами портретов великих композиторов. Они исполнены по заказу Сафонова академиком живописи Н. К. Бодаревским (1850-1921). Последовательность была такова: слева, начиная с эстрады, – Чайковский, Бетховен, Гендель, Шуберт, Шуман, Глюк и Антон Рубинштейн. Справа – Глинка, Бах, Моцарт, Гайдн, Мендельсон, Вагнер и Бородин. Нетрудно заметить, что крайние места заняли портреты русских композиторов. В 1953 году изображения Мендельсона и Глюка были заменены портретами Римского-Корсакова и Шопена работы художника М. А. Суздальцева, а изображения Гайдна и Генделя – портретами Даргомыжского и Мусоргского работы Н. П. Мещанинова. Оба советских живописца старались выполнить свои работы так, чтобы по манере письма они не отличались от портретов кисти Бодаревского.

По углам партера, у эстрады, – ложи, из которых левая была особо пышно отделана, так как предназначалась для царской фамилии (хотя Николай II, нередко наезжавший в Первопрестольную, так ни разу и не удосужился посетить консерваторию). Если на борту правой ложи мы видим мирные эмблемы музыки, то оформление левой до сих пор сохранило эмблемы власти – щит с колчанами и ликторским топориком.

И наконец, место, на котором сосредоточено внимание всех посетителей, – эстрада. Ее ширина – 21 метр, глубина – 13. Величественную арку, обрамленную «жгутиком», венчает барельефный профиль Н. Г. Рубинштейна. В глубине эстрады, словно сказочная декорация, – грандиозный орган. Его изготовили на средства дарителя – С. П. фон Дервиза в Париже, в мастерской выдающегося мастера Аристида Кавайе-Колля. Трубы органа достигают высоты почти 10 метров. Весной 1899 года заказанный инструмент был готов, однако строительство Большого зала еще не закончилось. С согласия Московского отделения РМО великолепный инструмент стал экспонатом русского отдела Всемирной выставки в Париже 1900 года, где был признан одним из лучших органов мира. Затем его разобрали и отправили железной дорогой в Москву. Мощные звуки этого органа москвичи впервые услышали при открытии Большого зала. «Лучшее украшение зала – орган», – заявил тогда в своей речи В. И. Сафонов.

Первоначально воздух в орган нагнетался силой четырех (иногда восьми) рабочих, которые раскачивались для этого на специальных подставках, расположенных в подвале под залом. Только в 1913 году к нему приспособили электромотор.

Главное достоинство Большого зала – первоклассная акустика. В. П. Загорский добился ее путем сложных расчетов пропорций зала, подбора материалов, созданием двойного резонирующего потолка с промежуточной прослойкой воздуха. Раковина эстрады представляет собой полый деревянный ящик, отлично отражающий звук.

Лепной декор зала также способствует акустике. Он содержит в себе постоянно повторяющуюся эмблему музыкального искусства – лиру и скрещенные трубы (скульптор А. А. Аладьин).

Глядя на эстраду, невольно думаешь: трудно назвать крупного музыканта XX века, который не выступал бы здесь; Рахманинов и Скрябин, Стравинский и Стоковский, Пабло Казальс и Маргарита Лонг, Малер и Клемперер, Вейнгартнер и Бруно Вальтер, Шостакович и Прокофьев... Музыкальная Мекка мира – так по праву называют Большой зал, сердце Московской консерватории.

Вот высказывания о Большом зале некоторых видных деятелей культуры:

Тихон Хренников

Почетом для себя считают выступить в Большом зале и зарубежные артисты – это признание выдающихся артистических качеств, так сказать, «высокая марка». Кажется, будто великие композиторы, искусство которых звучало на его эстраде с основания Большого зала, прислушиваются к новым исполнителям и новым произведениям, оценивают их своей строгой мерой. Требовательна и оценка тех, кто сегодня приходит в Большой зал, – самых строгих, но и самых благодарных, щедрых и восторженных московских слушателей, о которых без волнения и даже некоторого удивления не могут говорить зарубежные гастролеры: так чутко и непосредственно воспринимают они музыку.

...Акустика Большого зала Московской консерватории совершенна. Видно, русский архитектор академик В. П. Загорский, проектировавший и строивший этот зал, сумел найти пропорции, позволяющие независимо от места воспринимать чистый поток музыкальных звуков.

Генрих Нейгауз

Это самый любимый зал столицы. Он красив, вместителен, удобен. Акустика его превосходна: в наиболее удаленных от эстрады рядах второго амфитеатра, в  «поднебесье», нежнейшее пианиссимо любого инструмента слышно так же хорошо, как в партере»

Игорь Маркевич, французский дирижер

Когда я впервые познакомился с чудесным Большим залом, мне понравилось именно то, что на самом деле он не слишком большой, но очень уютный, очень располагающий к музицированию и своей формой, и освещением, не говоря уже об акустике – самом главном для музыкантов. Казалось, я дирижирую в огромном «страдивариусе», ибо зал этот подобен замечательному музыкальному инструменту.

Ираклий Андроников

Большой зал Московской консерватории – не просто концертное помещение. Это – целое понятие, наполненное огромным смыслом для каждого, кто любит музыку, кто любит нашу культуру. А поскольку это центр музыкальной Москвы, к которой приковано внимание всего человечества, – Большой зал являет собою форум всемирный...

---

По замыслу Сафонова и Загорского здание консерватории разделялось на три различные по назначению части: учебно-административную, концертную и жилую.

Большой зал с прилегающими помещениями занимал и продолжает занимать наибольший объем. В правом корпусе до 1953 года находились квартиры преподавателей и служащих; здесь, в частности, жили композитор и органист А. Ф. Гедике (об этом напоминает мемориальная доска, установленная в 1962 г.), преподаватель по классу скрипки И. В. Гржимали, дирижер К. С. Сараджев, музыковед П. А. Ламм, исследователь музыкального фольклора К. В. Квитка. Внизу помещался популярный нотный магазин; сейчас здесь часть консерваторской библиотеки. Как уже было сказано, в 1957 году корпус стал учебным.

Левое крыло с левой частью главного корпуса с самого начала и по сей день служит учебным и административным помещением. В бельэтаже находятся кабинет и приемная ректора, кабинеты проректоров, диспетчерская, канцелярия и другие службы.

Верхние этажи части здания занимают преимущественно музыкальные классы. В. П. Загорский обеспечил максимальную звукоизоляцию классов путем устройства двойных деревянных стен с многочисленными мягкими прокладками и воздушным слоем. Парадокс, но можно сказать: там, где рождается музыка, должна господствовать тишина. И свет.

Еще при открытии учебного корпуса, в 1898 году, в прессе отмечалось, что большинство классов обращено окнами на юг, часть – на восток и запад. Классов, обращенных к северу, нет. «В гигиеническом отношении это важное преимущество», – писала «Русская музыкальная газета».

Скоро век, как здесь учатся студенты (до революции! они назывались учениками), но классы не меняют функции, и вместе с тем многие из них стали мемориальными местами, комнатами, хранящими память о работавших здесь замечательных музыкантах. Мраморные доски напоминают: в классе № 9 обычно преподавал Танеев, в № 29 – Генрих Нейгауз, в № 35 – Мясковский, в № 39 – Нежданова, в № 42 – Гольденвейзер, в № 54 – Держинская...

В этом же крыле – Малый зал консерватории, старейший в здании, открывшийся на два с половиной года ранее Большого зала. Расположен он высоко, на третьем этаже, лифтом не обеспечен, и добираться до него нелегко. «Единственное неудобство этого зала, – отмечал в 1898 году корреспондент, – высота, пока залезешь – дух захватит». Тем не менее небольшой, уютный зал на 400 мест славится своими камерными концертами и сохраняет свою притягательность для многих любителей музыки даже весьма пожилого возраста. Как и в Большом зале, над аркой его эстрады – барельефный портрет Н. Г. Рубинштейна.

Эстраду Малого зала тоже украшает орган, но не прежний, фирмы Ладесгаста, пожертвованный консерватории в 1886 году, когда она еще находилась в старом здании, меценатом В. А. Хлудовым, страстным любителем органной, музыки. Тот простоял здесь до 1959 года, потом его сменил новый, более совершенный и мощный. Нынешний орган был заказан в ГДР у фирмы «Александр Фуке» в Потсдаме. Вес его 7,5 тонны, он почти вдвое больше хлудовского, Для его установки пришлось несколько расширить эстраду.

Не все знают, что в консерватории есть еще три органа, невидимых посетителям ее концертных залов. Все они предназначены для учебных целей. Орган, установленный в 47-м классе, – подарок Крновской органной фабрики (ЧССР), сделанный правительственной делегации СССР во время ее пребывания в Чехословакии в 1958 году. Другой, небольшой орган той же фабрики установлен в 307-м классе в 1982 году. В 44-м классе в 1959 году зазвучал инструмент, привезенный из Лейпцига (ГДР), его изготовил известный органный мастер Хайнрих Ламанн.

В левое крыло здания ведет весьма скромный вход, чуть глубже – парадный, в холодное время закрытый. К нему примыкает очень красивый и богато отделанный двухъярусный вестибюль, оформленный колоннами.

На третьем этаже левого корпуса – одна из достопримечательностей консерватории, ее библиотека, носящая имя С. И. Танеева и насчитывающая более 800 тысяч изданий; среди них такие редкости, как рукописные ноты XV—XVIII веков древнерусской церковной музыки, книга Бокки «Речь о музыке» 1580 года издания, ноты с автографами Чайковского, Листа, Римского-Корсакова и других великих композиторов. Кроме библиотеки, основанной еще при Н. Г. Рубинштейне, то есть более столетия назад, консерватория располагает обширной фонотекой – собранием грампластинок и магнитозаписей.

Покидая здание, оглядим его снаружи. Оно стало настолько привычным и близким для москвичей, что, кажется, не нуждается ни в хвале, ни в критике. Тем не менее попробуем посмотреть на него свежим взглядом.

Прежде всего поражает его внушительность, монументальность – даже и ныне, в конце XX века, приучившего нас к крупным, многоэтажным сооружениям. Каким же оно казалось нашим дедам и прадедам в начале этого века!

Задачи, стоявшие перед зодчим, были неимоверно сложными: прежде всего надлежало максимально использовать каждую квадратную и даже кубическую сажень участка. В отличие от старого дашковского дворца, оставлявшего между задним фасадом и линией Среднего Кисловского переулка значительное пространство, тут пришлось застраивать все сплошь; с тыла здание высокой стеной нависает над переулком. Плотность застройки сочеталась с немалой по тому времени высотой – четыре-пять этажей. Зданию следовало придать нарядный, дворцовый облик, отсюда широкое использование в его оформлении элементов классицизма – пилястр, колонн, крупной рустовки (имитация каменных блоков) стен. Главной вертикальной осью, как и в дашковском доме, стала полуротонда. Дабы избежать монотонности высоких стен, оконные проемы имеют поэтажно разную форму и величину и обрамлены по-разному. Светло-желтая окраска стен с выделением белым цветом рельефных деталей зрительно «облегчает» массивное здание, придает ему жизнерадостный колорит.

Однако таким непреложным условием классицизма, как симметрия, В. П. Загорскому пришлось поступиться ради основного – функции здания. Масса главного корпуса заметно сдвинута вправо, полуротонда проходит отнюдь ее в центре. Особо же нарушает симметрию надстройка в правой части с высокими окнами Большого зала; но что бы он был без них! Однако снаружи эта надстройка кажется каким-то инородным телом.

Бесспорно, стесняемый постоянно жесткими требованиями Сафонова, заинтересованного главным образом в удобном и вместительном здании, Загорский не мог во всю ширь развернуть свой талант архитектора; функция подавляла эстетику. Но в пределах допустимого он сделал все возможное.

Боковые корпуса-крылья своей высотой, равной высоте главного корпуса, конкурируют с ним, ослабляя тем самым его выразительность и доминирующую роль в ансамбле. Крылья сами по себе не идентичны и не симметричны, как того требовали каноны классицизма. Это опять же не вина, а беда архитектора: ведь назначение обоих крыльев было совершенно различным, да и правое крыло пришлось перестраивать из старого флигеля. Вместе с тем рисунок боковых корпусов четок и выразителен, более скромная их отделка (отсутствие пилястр, ротонд и каких-либо других акцентирующих элементов) вызвана желанием не отнимать у главного корпуса его господствующей роли.

Прежде курдонер консерватории представлял собой довольно скромный и пустынный дворик, огражденный невысоким забором. Установка памятника Чайковскому, разбитый вокруг него сквер и снятие невыразительной ограды немало украсили курдонер и весь ансамбль в его, фасадной части. В памятнике и сквере найдены верные пропорции, и это смягчило некоторую тяжеловесность сооружения, придало ему более уютный и приветливый вид. Дворик стал достойным вступлением в роскошные чертоги пленительного царства музыки, во имя которой и построен этот грандиозный храм искусства.